По просьбе наших читателей мы знакомим их с историей русских в Южной Австралии, которая не менее богата и интересна, чем более известная история русского присутствия в Новом Южном Уэльсе, Виктории и Квинсленде.
Первым русским кораблем, посетившим Аделаиду 9-15 мая 1870 г. (все даты по н.ст.), был русский корвет "Боярин", под командованием капитан-лейтенанта Василия Федоровича Серкова. Увы, первое знакомство русских с населением этой молодой колонии оказалось не особенно удачным. Участник плавания Александр Конкевич, опубликовавший свои воспоминания об этом плавании в полубеллетризированной форме под псевдонимом "Беломор", рассказывает о встрече с корреспондентом местной газеты, который сумел попасть на корабль вслед за лоцманом: "Мы совершенно упустили из вида, что имеем дело с антиподом-австралийцем, для которого наши морские обычаи и законы общежития могли быть неизвестны и даже смешны. Когда он уселся с ногами на диван [в кают-компании] и, не снимая шляпы, стал допрашивать офицеров о переходе с мыса Доброй Надежды, о размерах и вооружении корвета и дальнейшей программе его плавания, ... то получил приглашение сообразоваться с кают-компанейскими правилами." И хотя дальше беседа пошла вполне дружелюбно, на следующий день моряки увидели, что в местной газете их "разделали самым бесцеремонным образом. ... Чего, чего только не было напечатано и крупным и мелким шрифтом на большом листе газеты о прибывших московитах, о их хищных намерениях, о незнании азбуки морской вежливости, о ничтожестве и бессилии русского флота и т.д." Надо сказать, что хоть Конкевич и сгустил краски, газета 'The South Australian Advertiser' действительно писала с изрядной долей снобизма: "Офицеры ... были умеренно корректны, но далеки от искренней сердечности, впрочем, возможно, один-два дня, проведенные ими в нашем порту, и улучшат дело как в этом плане, так и в отношении чистоты судна". Отдавая должное аделаидцам, надо сказать, что один из местных жителей, Джон Бикерс, в письме редактору газеты написал, что ему было стыдно читать "оскорбительные замечания" газетчиков. "Что теперь сможет сказать о нас и о хваленом гостеприимстве Джона Буля этот великий народ?" – с возмущением писал он. Но к тому времени, когда было опубликовано это письмо, русский корвет уже покинул порт.
Во время визита "Боярина" в Аделаиде жил некий русский, две содержательные статьи которого, подписанные псевдонимами «Д.» И «T. G.», в начале 1871 г. были опубликованы в «Кронштадтском вестнике». Хотя автор и не раскрывает своего инкогнито, но по косвенным свидетельствам можно заключить, что это был человек с литературными способностями, в свое время поживший на русском Дальнем Востоке, – возможно бывший морской офицер в отставке, – состоятельный, вхожий в высшее колониальное общество, и, как кажется, довольно критично относящийся к австралийской жизни. В одной из своих статей в "Кронштадтском вестнике" он писал:
"Из русского вы не найдете ничего в Аделаиде, кроме стеариновых свечей Невского завода и то контрафакции [подделки], и двух пушек из-под Севастополя, присланных королевой в дар Аделаиде. Пушки эти помещались сначала в ботаническом саду на показ почтенной колониальной публике, но потом нашли, вероятно, что держать подобные предметы вместе со зверями, птицами и растениями не совсем прилично, поэтому перевезли их в артиллерийский парк, где они могут служить поучительным примером для колониальной артиллерии, металл орудий которой далеко уступает нашему, да и самые орудия, кажется, времен Нельсона и Абукирского сражения. Как бы то ни было, колониальные артиллеристы, не краснея, сознаются в превосходстве нашего артиллерийского металла.
В Аделаиде находятся консула почти всех держав, даже Бельгии, державы вовсе не морской, за исключением России; хотя русским очень редко приходится бывать в этих странах, однако такой факт, как прибытие императорского российского корвета "Боярин", может повториться опять, и, если будет консул в Аделаиде, множество затруднений могут быть устранены при посредстве его. Я знаю некоторых из представительных личностей в городе, пользующихся всеобщим уважением и почетом, и уверен, что они за великую честь и счастье сочли бы без всяких субсидий со стороны русского правительства представлять такую великую нацию, как Россия, и с радостью заплатили бы 50 и даже 100 фунтов за форму, присвоенную этому званию, чтобы щеголять на балах и официальных собраниях у губернатора и при открытии парламента".
В конце 1881 г. с Аделаиды начал свое знакомство с Австралией русский путешественник Эдуард Романович Циммерман. Его детальные очерки об этом путешествии печатались в журнале "Отечественные записки". Свой рассказ об Аделаиде он начал словами: "Если б не уверенность, что, пересекши экватор, мы находимся в южном полушарии, а не в Европе, то с первого взгляда, прибыв в Аделаиду, всякий мог бы подумать, что попал в один из городов старой доброй Англии. ... Город, хотя и новый и чрезвычайно правильно по компасу выстроенный, как будто целиком перенесен сюда из какого-нибудь английского графства. Архитектура домов, или скорее отсутствие всякой архитектуры, устройство подъемных окон, магазины и размещение в них разных товаров, самые эти товары..., аптеки и торгующие вином так называемые бары – все вывезено из Англии". Причину этого он ищет в истории создания колонии Южная Австралия, куда, в отличие от Америки, "никто не переселялся по нужде или вследствие гонений и никто не думал порвать связь с родиной. Тут переселение было затеей людей иного свойства: оно большею частью было делом чистой спекуляции вследствие гоньбы за наживой", - пишет Циммерман и рассказывает о системе колонизации Уэкфильда, применявшейся в Южной Австралии в интересах крупных землевладельцев из Англии.
Но познакомившись поближе с Аделаидой, он заметил здесь некоторое своеобразие. В частности его заинтересовала идея полной свободы вероисповедания в Южной Австралии, объявленная при ее основании и последовательно осуществлявшаяся на практике. "Церквей здесь, - писал он, - даже чересчур много для такого небольшого города: я насчитал их в Аделаиде более тридцати, и это на 35,000 жителей; так что почти на каждую тысячу душ приходится по одной церкви. Едва ли даже в гордящейся своими златоглавыми храмами Москве окажется такое относительное обилие их". Он объяснял это тем, что каждая из религиозных конфессий имеет по одной, а то и по нескольку церквей в городе. Впрочем, сами церкви не произвели на него большого впечатления – очевидно, для Циммермана, долгое время жившего в Москве, она оставалась эталоном. "Здесь ... церкви не бросаются так в глаза, как выстроенные в византийском вкусе храмы в Москве, оттого что архитектура их здесь зачастую мало чем отличается по наружности от архитектуры обыкновенных домов; так что церковь не сразу заметишь по маленькому, часто вовсе незаметному крестику" на фронтоне. "Но что касается до звона колоколов, то, конечно, Москва остается недосягаемою. С этим нечего и сравнивать звон при здешних церквах. При них бывает обыкновенно по одному весьма малых размеров колоколу, издающему какой-то дребезжащий, унылый звук". Он обратил внимание на то, что вследствие принципа полной веротерпимости в колонии, "преподавание закона Божия ... не допускается в школах", чтобы ни одно из религиозных направлений не имело преимущества перед другими.
Особенно привлекло Циммермана в Аделаиде преображение города в субботу вечером. Если в остальные дни жизнь в городе к вечеру замирала, то выйдя на улицу в субботу, он был удивлен, обнаружив, что театры, концертные залы, магазины и лавки, "освещаемые многими газовыми рожками, сияют в полном блеске", а по улице, запрудив даже мостовую, валит толпа, "состоящая большею частью из простого люда. Тут показались такие личности, каких вовсе нельзя встретить в городе в иные дни: широкоплечие, неуклюжие рабочие с заскорузлыми руками, дебелые жены их; немцы-фермеры со всею семьею, т.е. с женой и кучею детей мал мала меньше", в то время как местной "аристократии" совсем не было видно на улицах. Оказалось, что перенеся в южное полушарие английский обычай, согласно которому "в воскресенье не дозволяется ни работать, ни торговать, ни даже предаваться каким-либо увеселениям, весь этот день следует посвятить церкви", австралийцы нашли выход для того, чтобы "рабочий люд" хоть раз в неделю мог "отвести душу и насладиться городскими удовольствиями". В субботу рабочий день в мастерских и на заводах заканчивался сразу после полудня и, получив расчет, рабочие спешили в город для покупок и увеселений.
Обнаружил Циммерман и другие особенности отношения к простому человеку. Приглядевшись к домашнему обиходу в аделаидских домах, он писал: "Для нас, избалованных всегдашней готовностью русских слуг исполнять во всякое время наши приказания, самая отличительная черта в здешнем домашнем обиходе состоит в крайне редком появлении прислуги в доме вообще. Все делается в определенное время... Слуги изредка лишь показываются на глаза, и здесь никому не вздумается помыкать ими из-за всякой безделицы. Отношение к ним господ вообще таково, что не оскорбляет человеческого достоинства".
В феврале 1882 в Южной Австралии побывала русская эскадра под командованием контр-адмирала Аврамия Богдановича Асланбегова. В нее входил крейсер "Африка" и клиперы "Пластун" и "Вестник". Перед этим корабли посетили Сидней, Хобарт и Мельбурн. В Мельбурне пребывание их было омрачено появившимися в печати фантастическими "разоблачениями" русских планов захватить Мельбурн. Не смотря на это Асланбегов получил "самое любезное приглашение от мэра г. Glenelg'а ... остановиться у них на рейде", а поскольку, писал Асланбегов в своем отчете в Морское министерство, "так называемый порт Аделаида тоже совершенно открытый, то я решился бросить здесь якорь и тем самым исполнить особенное желание жителей" Гленелга. Однако, когда русская эскадра совершив быстрый переход от Мельбурна, пришла туда в воскресенье 26 февраля (н.ст.), они застали местное начальство врасплох и "несколько часов простояли на якоре не получив никаких официальных знаков внимания со стороны местных властей", - писали газеты.
Оправившись от неожиданности, жители Гленелга постарались восстановить свое доброе имя и устроили русским морякам самый пышный прием (надо сказать, что адмирал славился тем, что он высоко ценил соблюдение этикета по отношению к себе, считая себя посланцем великой державы). В отчете в министерство он писал: "При съезде моем на берег устроена была необыкновенная овация: весь город вышел навстречу, мэр на пристани встретил меня спичем, и неумолкаемое «Ура» провожало вдоль всей пристани до Town Hall, где явилось шампанское, тосты, выражавшие удовольствие видеть русскую эскадру, и представители города приступили с просьбой остаться лишний день, чтобы дать им возможность устроить бал в честь русской эскадры. Нельзя было не согласиться, и я дал им слово". Русские были с почестями приняты и в Аделаиде губернатором колонии У. Джервойсом. На следующий день "мэр г. Аделаиды совместно с министрами устроили большой пикник в горах, куда были приглашены и все офицеры".
Близкое знакомство с "верхами" аделаидского общества имело неожиданное продолжение. Мичман Всеволод Руднев с "Африки" (который годы спустя прославит свое имя будучи командиром героического "Варяга") вспоминал: "Однажды, гуляя по улицам, мы остановились у мясной лавки, интересуясь выставленным в окне – вдруг видим знакомое лицо в костюме мясника внутри лавки. Хозяин лавки в свою очередь, узнав нас, просил зайти в лавку, где и отрекомендовался министром каких-то дел. «Вы были у меня вчера с визитом, и я вижу, что вы узнали меня и смотрите с изумлением на мой костюм. Здесь мы все одинаковы: в парламенте – министры, в городе лавочники»."
На третий день русские посетили городок Порт Аделаида. "И в этом маленьком городе тоже была устроена парадная встреча, - пишет Асланбегов, – и когда в Town Hall'е мэр во время спича выразил сожаление, что эскадра встала не в их порте, то мне осталось только их утешить словами, что, вероятно, следующие русские суда предпочтут стоянку у них порту Glenelg." И он делает неожиданное заключение: "Интрига этих двух портов выражается в каждом слове, а по справедливости можно только сказать, что один хуже другого". Увы, патриотичные порт-аделаидцы, не подозревая о скептицизме Асланбегова, раздули в газетном отчете его мнимые восторги до невероятных размеров – "прелестная маленькая гавань Порт Аделаиды", "восхищение тем, что энергия может достичь за такой короткий срок", "он осознает огромные преимущества замечательного рейда Порт Аделаиды" и даже: "судя по тому, что уже достигнуто, это будет одна из лучших и богатейших колоний в мире".
И наконец был бал, устроенный жителями Гленелга. К замешательству русских моряков оказалось, что здесь "дам приглашают на весь танец – у нас во время легких меняются дамами, а здесь уж если взялся вертеть, то верти, пока музыка не кончит играть вальс". Но они вскоре решили проблему: "Мы перестроили по-своему: уговорили дам менять кавалеров, на что они, по своему непостоянству, легко согласились, и все пошло как по маслу", - рассказывал Руднев. А на утро, 3 марта, русская эскадра навсегда покинула воды Южной Австралии.
На рубеже XIX-XX веков русские путешественники продолжали посещать Южную Австралию. В 1896 году здесь побывали брат и сестра Константин и София Витковские. Об этой поездке София рассказала в своей книге «Вокруг земли». Именно с Аделаиды началось их знакомство с Австралией. На Софию Аделаида произвела приятное впечатление: «Мы почему-то были предубеждены против Аделаиды..., но город был так мил, что предубеждение быстро рассеялось. Окаймленный зеленой гирляндой садов, среди обступавших его голубоватых гор, сам беленький и чистенький, он производил чрезвычайно веселое впечатление». Но в ее отзыве сквозило и разочарование: «Вот мы и видели Аделаиду и имеем право сказать, что побывали в Австралии. Что же? Особенного ничего, город, как город и люди, как люди, только растительность отчасти нова». Это было неудовлетворенное стремление найти в Австралии экзотику; его, впрочем, испытывали многие русские.
Натуралист Александр Ященко в 1903 году тоже начал свое путешествие по Австралии с Аделаиды. Он приехал сюда для сбора естественнонаучных и антропологических материалов. Он внес большой вклад в исследование Южной Австралии, и столетие его путешествия сюда заслуживает быть отмеченным и русскими, и австралийцами, тем более что недавно его книга об этом путешествии была переведена на английский язык. Ященко побывал во многих научных и учебных заведениях Аделаиды; установил контакты со многими учеными, привез в Россию большую коллекцию естественнонаучных и этнографических материалов. Во время поездки он вел дневник и подробно описал многие стороны жизни аделаидцев, будь то нравы в железнодорожном вагоне, закусочная на колесах «для простолюдинов», арест пьяного на улице или посещение премьер-министра: «Как известно, доступ в приемное время к премьерам Австралии легок и прост, так как не требуется никаких изменений в костюме».
Ященко оценил уважение к науке, характерное для жителей молодой колонии. Так, главный комиссар полиции Мадлей, увидев неподдельный интерес Ященко к хранившимся у него в кабинете изделиям австралийских аборигенов, «неожиданно выразил желание подарить мне несколько вещей. На мое вполне естественное смущение он поспешил прибавить: "Для науки я всегда и везде готов служить".» «Нужно ли передавать о моей радости в полном смысле этого слова.... – пишет Ященко. - Презент мне состоял из каменного топора с рукоятью (древняя редкость даже для австралийских музеев), редкого каменного ножа в ножнах из коры, таинственного камня церемоний со знаками, колдующей палочки-указки (несущей смерть указуемому), украшений груди и чресл, женского дорожного мешочка, копьеметальника и четырех бумерангов и туфлей из перьев эму. Если судьба поможет мне довезти все это до России, я привезу поистине драгоценный дар центральной Австралии русскому музею».
Окрестности Аделаиды чем-то напомнили ему Россию: «Зимой здешние крики отчасти напоминают наши степные речки, когда они пересохнут в знойное лето. Даже эвкалипты вдоль усохших русел не казались мне незнакомыми, да и весь пейзаж не имел вида совсем чужого». Казуарины, например, напомнили ему русские ветлы. Сходные чувства вызвала у него и равнина к северу от Аделаиды, по которой он проезжал на поезде: «И представить себе, что когда-то эта равнина была покрыта лесом, хотя редким, но все-таки лесом, по которому бродили семьи аборигенов. Теперь это та же матушка Россия с ее бесконечными полями и лугами. Только здешние поля и луга имеют красноватую почву и летом совершенно меняют свой вид, превращаясь в желтую пыльную пустыню. И теперь по ней бежали змейки высохших криков, копии наших степных речушек». Он первым познакомил русских с австралийским способом приготовления чая: «Набрав сухого эвкалиптового валежника, мы развели костер. Над костром повесили котелок с водой. Когда вода вскипела, наш повар положил в нее две ложки чаю, а спустя минуту, согласно обычаю, влил в покрасневшую жидкость холодной некипяченой воды. У нас этот напиток непременно объявили бы вредным для здоровья, голословно веря в несовместимость сырой воды с кипяченой. Не скажу, чтобы с русской точки зрения чай был вкусным, но все же он был недурен, и я выпил его с удовольствием».
Конечно, самым интересным было путешествие Ященко в северо-восточную часть колонии, к озеру Киллалпанинна, на миссионерскую станцию. В своем дневнике он описал простой и суровый мир жителей австралийского буша. Среди этих людей он чувствовал себя как дома. На миссионерской станции он познакомился с пастором Рейтером, который много лет жил среди аборигенов диери, изучая их культуру, и с пастором Карлом Штреловым, автором одного из первых классических трудов, посвященным аборигенам Центральной Австралии. Вместе с аборигенами Ященко бродил по окрестностям станции, наблюдая их непревзойденные навыки жизни в этих полупустынных районах и собирая естественнонаучные коллекции. Ященко, например, описывает, как аборигены находили деревья, в стволах которых жили съедобные гусеницы «величиной с хорошую толстую сосиску». Абориген, очистив кору дерева, запускал в ход сделанную из веточки палочку с крючочком, «ловко поддевал и вытаскивал жирную гусеницу. "Это мы едим, - прибавлял старик и как бы в оправдание добавлял: - Очень вкусно".» Описал Ященко и как аборигены добывали в пустыне воду из корней растений и огонь методом трения. Много пишет он и об их искусстве следопытов.
В 1903 году Южную Австралию посетил корабль «Джигит», о визите которого известно очень мало. Бывали здесь и другие путешественники – Николай Крюков, собиравший сведения о ее сельском хозяйстве, и Павел Нечаев, приезд которого на конгресс Ассоциации содействия науке совпал с началом первой мировой войны. И Ященко, и Нечаев описывали в своих отчетах встречу с директором Ботанического сада Хольце и его женой – русской из Вятской губернии, но о наших соотечественниках, поселившихся в Южной Австралии, о судьбе которых будет рассказано ниже.
В Южной Австралии еще со второй половины 19 века стали селиться иммигранты из России. Здесь их было меньше, чем в других штатах за исключением Тасмании, и россияне, оседавшие в этой колонии, имели свои особенности. В 1881 г., когда русские впервые были выделены в переписи населения Южной Австралии как отдельная группа, их число составляло 91 человек; из них лишь 16 человек жили в Аделаиде, а 17 человек занимались мореплаванием, живя обычно на корабле. К 1891 г. их число составило 189 человек, причем количество моряков возросло в 3 раза. К 1911 г. численность россиян составляла уже 379 человек.
В Южной Австралии, как известно, первоначально был значителен процент немецких переселенцев, лютеран. Не удивительно, что лиц, связанных с Россией, мы находим среди немцев. Одним из первых поселенцев в Южной Австралии был Готфрид Любаш из Германии. В его некрологе говорилось, что он участвовал в бегстве из Москвы с наполеоновской армией в 1812 г. Одним из первых русских поселенцев в Аделаиде был Оскар Рейхер. Русский путешественник Эдуард Циммерман, побывавший в Аделаиде в 1881 г., рассказывает: «Директор [ботанического сада] Шомбург сообщил мне, что в Аделаиде живет выходец из России, а именно учитель музыки из Риги. Я, конечно, не преминул познакомиться с ним. Профессор музыки, как здесь обыкновенно зовут учителей, двадцать восемь лет тому назад покинул Ригу и поселился с женой в Аделаиде, где и жил все это время, давая уроки на фортепиано». Он рассказал Циммерману, «что в первое время его пребывания здесь дикие австралийцы бродили еще в окрестностях города, и ему не раз случалось встречаться с партиями дикарей в первобытном их состоянии».
Особенно интересна история семьи Хольц (или Хольце, как их стали называть в Австралии), судьба которой тесно связана с Северной территорией, входившей первоначально в состав Южной Австралии, и с Аделаидой. Морис Хольц (1840-1923) родился в Германии, где получил специальность ботаника, в 1862 г. он иммигрировал в Россию, где женился на русской дворянке Евлампии Симоновне Мезинцевой (1848-1937) и поселился на ее родине в Вятской губернии. В 1872 г. неясные семейные обстоятельства вынудили их покинуть Россию и в 1873 г. они эмигрировали в Австралию и, привлеченные слухами о золотой лихорадке, поселились в Пальмерстоне (ныне это часть Дарвина) у. Они привезли с собой и своих детей, родившихся в России – Николая (1866-1913), Владимира (1867-1961) и Людмилу (1871-1971). Первые годы жизни на жарком севере оказались для молодой семьи чрезвычайно трудными: Евлампии, привыкшей к служанкам и горничным, пришлось зарабатывать на жизнь стиркой... Ее внучка Виннис Редигер пишет: «Физическая работа, которой ей пришлось заниматься в силу необходимости, уронила ее очень низко в глазах других белых поселенцев. Ей было особенно трудно потому, что она не могла хорошо говорить по-английски, а также потому, что она принадлежала к нации, которую ненавидели». Только когда ее дети пошли в школу, Евлампия стала осваивать английский вместе с ними. Что касается детей, то они с самого начала чувствовали себя в Пальмерстоне как дома. Постепенно семья стала преуспевать, особенно после назначения Мориса Хольце правительственным садовником в ботаническом саду Пальмерстона в 1878 г., где его сын Николай помогал ему. Отец и сын много сделали для развития тропического земледелия на Северной территории. В 1891 г. Морис был назначен на пост директора ботанического сада Аделаиды и семья переехала на юг, а Николай Хольце заменил своего отца на его посту в Пальмерстоне. В это время его встретила София Витковская, побывавшая в Дарвине в 1896 г. Она была удивлена, что он совсем забыл русский язык.
Ко времени отъезда в Аделаиду Хольце уже были частью австралийского общества, их дом в Пальмерстоне стал центром культурной и общественной жизни молодого поселения. «Приехав сюда как чужаки, ищущие приюта, они уезжали в Аделаиду будучи любимыми, уважаемыми гражданами Австралии», пишет их внучка. И все-таки русское происхождение Евлампии находило проявление в ее православии, в сохранении в их меню некоторых русских блюд, в подписке на русскую газету, в ее рассказах детям и внукам о ее жизни в далекой России, в том, что однажды она сшила русский крестьянский костюм для Людмилы на бал-маскарад. Русский язык, который муж Евлампии знал, в их семье постепенно вытеснялся английским. В 1903 г., когда в гостях у Хольце побывал Александр Ященко, он отметил, что «благодаря тридцати годам, проведенным безвыездно в Австралии, она испортила свой русский язык и вполне изменила обычай и привычки. Она уже выражалась: «Шесть годов», «когда имеете свободное время» вместо «если имеете» и т.п. Но говорила все это все-таки по-русски. Она поставила крест на свое русское прошлое, и на мой вопрос, не скучает ли о русском снеге, поспешно ответила, что нет, и в подтверждение правильности своего взгляда сослалась на сына, который ребенком, лет двадцать тому назад, на предложение возвратиться в Россию ответил удивлением и отрицанием». В 1914 г. у них побывал другой русский ученый, Александр Нечаев, который с большой теплотой пишет об их жизни, о том, что Морис Хольце после стольких лет в Австралии чувствовал себя скорее англичанином, чем немцем.
Любопытно, что память о семье Хольце, пионерах Северной территории, осталась и в ее топонимах. В Дарвине, около Ботанического сада, есть улица Хольце, есть они и в других городах Австралии. В честь Людмилы была названа речка (Ludmilla Creek) в окрестностях Пальмерстона; сейчас так называется целый район Дарвина. Австралийцы, к сожалению, произносят это название как «Ладмила»! Владимир Хольце (известный под именем Валлаби) 50 лет проработал на телеграфной станции Поуэл Крик, расположенной на полпути между Пальмерстоном и Алис-Спрингсом. В честь него названа дорога Валлаби Хольце около Дарвина.
После передачи Северной территории под контроль федерального правительства в 1911 г. возник план основать на Северной территории русскую колонию (русские как раз в это время хлынули в Квинсленд с Дальнего Востока), туда были отправлены ходоки – Леандро Ильин (о котором я рассказываю в книге My Dark Brother) и Константин Владимиров, которые поддержали эту идею, но, в силу разных причин, она не увенчалась успехом. Тем не менее русские на Северной Территории в 1910-30-е годы были довольно многочисленны. Что же касается самой Южной Австралии, то к началу первой мировой войны этнических русских здесь было не много, в основном преобладали моряки из Прибалтики и финны. Крупная колония россиян существовала в индустриальном центре Порт-Пири, где они работали на медеплавильном заводе. Здесь выделялась группа осетин, насчитывающая несколько десятков человек, многие из них вступили в армию во время первой мировой войны. Всего же Южная Австралия дала не менее 112 добровольцев-россиян.
Источники: А.Беломор. Из записной книжки моряка. СПб., 1901, с.352-355; The South Australian Advertiser, 10, 11, 16, 17 May 1870; Д. Южная Австралия. Аделаида. – Кронштадтский вестник, 28 марта 1871. А.Б.Асланбегов. Рапорт командующего отрядом судов в Тихом океане от 11 июня 1882 г. – В кн.: Е.В.Говор, А.Я.Массов. Российские моряки и путешественники в Австралии, М., 1993, с.175-181; В.Ф.Руднев. Кругосветное плавание крейсера "Африка" в 1880-1883 годах, СПб, 1909, с. 115-118; South Australian Register, 27-28 February, 1-3 March 1882. (Материалы из южноавстралийских газет были любезно присланы мне много лет назад аделаидцем Олегом Шароглазовым, очерк которого "Русские в Австралии" был опубликован в российской печати.)
Опубликовано в журнале «Австралиада» 2001, no. 29, p. 9; 2002, no. 30, p. 8, no. 31, pp. 13-14, no. 32, pp. 12-13, 2003, no. 34, pp. 10-11.